Многие метафизические вопросы являются открытыми и сложными – на них не всегда находятся удовлетворительные ответы. Как следствие, наряду с самостоятельным вопрошанием, актуально знакомиться с видением тех, для кого подобная проблематика в той или иной мере понятна. 

Наш собеседник – Владимир Владимирович Видеманн (род. 1955) – уроженец Таллина с остзейскими корнями, участник и историк советского хиппи-движения, секретарь эстонского философа-мистика Михаэля «Рама» Тамма (1911-2002), автор более 20 книг, среди которых «Белый снег Колумбии», «Тропой священного Козерога или в поисках абсолютного центра», «Эволюционный гуманизм или тайная история человечества. Дилогия», «Запрещенный союз. Хиппи, мистики, диссиденты», «Запрещенный союз – 2. Последнее десятилетие глазами мистической богемы» и др.

1. Расскажите, пожалуйста, о своем жизненном пути, траектория которого прошла через множество стран и встреч с замечательными людьми. Какие внутренние предпосылки и внешние обстоятельства стали определяющими? 

Я родился и вырос в Таллине (Эстония). Прибалтика в советское время была своеобразным заповедником свободы от жесткого идеологического диктата Кремля, у нас народ, в большинстве своем, лояльно относился ко всему, что не входило в рамки этого диктата. В частности – к религии и мистике, а также молодежной контркультуре, включая рок-музыку, абстрактную живопись, стилистику хиппи, свободную любовь и увлечение психоделическими трипами. Всем этим я заинтересовался, еще будучи учеником средней школы: начал играть в рок-группе, надел драные джинсы, поехал автостопом по стране. 

С самого начала меня больше всего привлекала психоделика и мистика, тем более, что с детства мне снились странные сны и в голову приходили неординарные идеи о космической жизни, переселении душ и т.д. Лет в 17 я стал читать эзотерическую литературу, сильно заинтересовался йогой и буддизмом, даже поехал «на разведку» в Бурятию, в Иволгинский дацан, знакомиться с ламами как носителями тайных знаний. Там же познакомился с членами кружка Бидии Дандарона, почитавшегося за одного из знатных тулку-перерожденцев. Сам мастер тогда уже сидел в советской тюрьме, где вскоре и умер. Но я увез с собой из Улан-Удэ целую подборку его статей о буддизме и тантрических практиках.

Вскоре после этого я познакомился со своим гуру Рамом Михаэлем Таммом (1911–2002) – пожилым эстонцем, который молодые годы провел в Германии, изучая там ядерную физику, а позже, уже после войны, обратился к философии (включая восточную), йоге и практической мистике. Он был вхож в круги западной богемно-мистической элиты, многих мэтров, типа Анагарики Говинды, Кришнамурти и др., видел лично, в конце «ревущих сороковых» вступил в мистический Орден Рамакришны, издавал в ФРГ журналы «Аdvaita-Vedanta» и «Friede». В середине 50-х он собрался переселиться в Индию, чтобы заняться в гималайском ашраме чистыми медитациями, но, по иронии судьбы, оказался в СССР в качестве лица без гражданства.

Рам стал, фигурально выражаясь, первым советским йогом, поскольку впервые в послевоенном СССР материал о йоге был напечатан в эстонском журнале «Kehakultuur» (1959) со статьей Рама и фотографиями, на которых он демонстрировал некоторые асаны. В Советской Эстонии он жил на правах апатрида, в условиях принудительного интернирования – без права на работу и медицинское обслуживание, имея возможность свободного передвижения исключительно в радиусе 10 км от места прописки, а само место прописки должно было быть на расстоянии не менее 100 км от крупных городов. В результате Рам прожил 25 лет (до 1981) в эстонской глубинке, последние несколько лет – в доме, который я ему купил после нашего знакомства, ибо старая изба столетней давности, где он жил до этого, стала разваливаться окончательно. Сейчас этот дом до сих пор в моих руках, и после 40 лет пустого простаивания я хочу организовать там нечто вроде шаманского хутора для сессий и ритуалов космических пришельцев.

Рам был, на мой взгляд и на взгляд многих наших общих друзей, не просто реальным йогом и продвинутым философом, знавшим, помимо английского и немецкого языков, санскрит и древнегреческий, но и настоящим божественным гуру (сатгуру), способным «отправлять человека живым на небо» – т.е. погружать в состояние глубокого медитативного транса. Этот транс становится для человека своеобразным эталоном, которого он позже может достичь самостоятельно.

Одними из ранних учеников Рама были эстонские востоковеды Линнарт Мяль (буддолог) и Хальянд Удам (исламовед), к нему в гости также приезжали российские ориенталисты Октябрина Волкова и Юрий Глазов, южинцы Владимир Степанов и Гейдар Джемаль, переводчик Виталий Михейкин, кришнаит Анатолий Пиняев (основатель движения Харе Кришна в СССР), шаманы из Средней Азии, мистики из Литвы, Украины, России, Таджикистана и других регионов СССР.

Прибалтика в целом отличалась от остального СССР тем, что здесь сохранялись довоенные библиотеки запрещенной литературы и старые традиции мистицизма – герметические, масонские, рериховские и др. Досоветские традиции сохранялись также в Средней Азии, куда я регулярно ездил с конца 70-х до путча 91 года. В этом регионе мне удалось наладить сбыт литературы (на арабском и персидском языках) для нужд подпольных религиозных школ и, соответственно, познакомиться с деятелями мистического ислама, прежде всего – в его исмаилитской версии. Я много путешествовал по высокогорным мазарам, практиковал хатха- и раджа-йогу в условиях, приближенных к гималайским.

В 1987 году я уехал из СССР в Южную Америку (Колумбия), а оттуда, через год – в Европу (Западный Берлин). Соответственно, мне удалось расширить горизонт своих мистических познаний, контактируя с южноамериканскими и европейскими мистическими кругами. Позже мне также пришлось много раз бывать в США, куда из Эстонии переселился Рам, получив разрешение на выезд при посредничестве диссидентских кругов, близких к академику Сахарову. Первые дни своего пребывания в Америке он жил в нью-йоркской квартире Аркадия Ровнера (издатель журнала «Гнозис»), а позже переселился в Бостон. О своем немецком и американском опыте я написал книгу «Трансатлантическая история», которая в ближайшее время должна выйти в России. Также ждут публикации мои книги про Индию, Китай, Японию, Камбоджу и другие страны, написанные по следам моих исследовательских экспедиций.

С 2005 года я живу в Лондоне, куда переехал из Берлина вместе с семьей (жена, сын). Лондон – это настоящий заповедник всего и всея. Не удивительно, что даже мадам Блаватская впервые повстречала своего Махатму на прогулке в Гайд-парке! Лондон характерен тем, что различные мистические деноминации здесь представлены не в лице каких-то маргинальных активистов, но самыми что ни на есть центральными авторитетами. Здесь до сих пор функционируют Теософский центр (основан Блаватской), Гурджиевский центр (основан Успенским), индусские, буддийские, бонские, джайнские, исмаилитские, суфийские, растафарианские, православные, католические, каббалистические, масонские, гностические, неоязыческие и иные ордена и группы, вплоть до самых экзотических. Здесь же имеется большая концентрация научно-исследовательских учреждений, действующих в «серой зоне» между наукой и религией, мистикой и физикой. Все это в целом создает благоприятную атмосферу как для культивирования личных контактов, так и для безличных интуиций, принимаемых созерцателями «из воздуха».

2. Ваш опыт общения с мистической богемой разных направлений за последние полвека позволяет выделить какую-то общую, а также наиболее эксклюзивную проблематику, которой она занята, и рассмотреть тенденции времени – куда эта среда движется и во что превращается? Если взглянуть на историю, в прежние времена ее занимало исцеление от болезней, достижение бессмертия, получение золота, нахождение универсального средства, которое все делает совершенным, поиск смысла и т.д. А как можно охарактеризовать современную картину?

Однажды я спросил у известного художника Виталия Комара, что такое постмодернизм. На что он мне ответил: «До эпохи постмодернизма в художественной среде повсеместно был актуален лишь один стиль, будь то классицизм, романтизм или модернизм, и все арт-школы соответствующей эпохи преследовали одну и ту же стратегию. Но с появлением постмодернизма все радикально поменялось, и сегодня даже в одном городе сосуществуют школы разных стилей, с разными стратегиями». Так и с мистикой. В наше время везде есть всё, в эзотерических кругах можно пройти обучение от шамана до теолога, от тантриста до трансгуманистического существа из другой эпохи и другого космоса. Общее, что связывает большинство современных мистических направлений – термин «осознанность», но это не какая-то каноническая осознанность, а, скорее, осознанность того, что любая осознанность возможна, как и любая идентичность – хоть теологическая, хоть гендерная. От традиционалиста до трансгуманиста – один шаг, но кто-то даже способен совмещать полярные ипостаси в одном лице. Одним словом, полный археофутуризм! 

Лично я преследую стратегию аналитического мистицизма, по аналогии с аналитической философией. В чем тут соль? Аналитическая философия, в отличие от традиционной (или, как ее именуют в аналитической среде, «континентальной»), сфокусирована не столько на «смыслах», сколько на технологиях их конструирования, в том числе – посредством заданных нейрофизиологических алгоритмов (привет искусственному интеллекту!). То же самое с мистикой. Традиционный мистицизм основан на устоявшихся представлениях, которые, в идеале, должны сойтись в некий примордиальный паззл. Аналитический мистицизм, напротив, оперирует не столько символами, сколько состояниями, для достижения которых символы превращаются в субституты суггестивных команд, имеющих в своей основе трансцендентальную (т.е. лежащую за порогом дискурсивного сознания бодрствующего субъекта) природу. 

Я как раз недавно дискутировал на близкую тему:

– Здесь надо, как математикам, сначала договариваться о значении терминологического инструментария.
– Если вы не практикуете мистических созерцаний, то никакие «значения» ясности не внесут. «Значения», производимые в неустойчивом уме, никакого значения для мистиков не имеют.

В целом, мне кажется, в современном мистицизме обретает значение тенденция к выявлению связей между макро- и микромиром, более того – к пониманию превращения одного формата в другой. Эта же тема гуляет в современной науке (например, Роджер Пенроуз, Нассим Харамейн и др.). Так что настает время для нового этапа взаимодействиями между мистическими созерцателями и аналитическими вычислителями.

3. Вам довелось иметь личные знакомства с весьма эпатажными кругами – от Южинского кружка до последователей Мигеля Серрано. Как они соприкасались и выглядели изнутри? Какое впечатление производили их представители при непосредственном контакте?

Мне, как человеку любознательному и мобильному, пришлось много попутешествовать как по СССР, так и остальному миру. В целом мне пришлось пожить в десятке городов на трех континентах, в том числе в Питере, Москве, Душанбе, Боготе, Берлине, Нью-Йорке, Лондоне. В Москве, волей случая, я познакомился с представителями т.н. Южинского кружка – скандальной группы мистиков-интеллектуалов, изначально собиравшихся вокруг фигуры писателя Юрия Мамлеева (жившего в Южинском переулке старой Москвы), а затем распространивших свое неформальное влияние на другие города и веси страны и даже заграницы. 

Больше всего из этой компании я общался с Гейдаром Джемалем. Когда я с ним познакомился в середине 70-х, он еще носил длинные волосы и выглядел как один из хиппи, к движению которых я примкнул, еще будучи учеником средней школы, на рубеже 60-70-х годов.

Гейдар в те времена был бойфрендом моей московской знакомой Иры «Щелковской» – держательницы хиппово-оккультного салона в районе метро «Щелковская», где собирались хиппи, художники, интеллектуалы и мистики из антисистемных кругов. Там же я познакомился с Владимиром Степановым – другим южинцем, имевшим широкие знакомства в среде академических философов, востоковедов и диссидентов. Позже мне пришлось узнать многих других южинцев, включая поэта Евгения Головина, журналиста Игоря Дудинского и мыслителя Александра Дугина – самого молодого на то время члена этой группы. 

Лично себя я не могу отнести к «идейным южинцам», поскольку считаю своим гуру Рама Михаэля Тамма – реального, а не кабинетного мистика, идеалы которого были далеки от салонного эпатажа. Двигаясь «в поисках реального» я, в частности, уговорил Джемаля отправиться со мной в Среднюю Азию, где он мог бы познакомиться с действительным исламом, а не книжной версией Рене Генона и Идрис Шаха. Я его вписал в свой подпольный бизнес по производству и распространению Корана и другой канонической литературы на арабском и персидском языках, благодаря чему он вошел в контакт с «реальными людьми». 

Стали ездить в Среднюю Азию и другие южинцы, в частности – Сергей Жигалкин, написавший по следам своих путешествий ряд замечательных книг философского характера. Побывал там и Дугин, выучивший, как и подобает полиглоту, таджикский язык. Мои путешествия по этому региону подробно описаны в двухтомнике «Запрещенный союз». 

Владимир Степанов тоже много колесил по СССР, выступая в роли бродячего философа-дервиша, дававшего лекции в оккультных салонах и практиковавшего гурджиевскую методику «пробуждения от сна» посредством шоковой терапии («горячий стул»). И Степанов, и Джемаль посещали в Эстонии Рама, а также встречались с представителями балтийского эзотерического подполья. Потом «миссионерская» активность Степанова вышла на просторы Западной Европы, а Джемаля – в пространство ряда стран Азии и Африки. Позже они оба неоднократно посещали меня в Берлине, а степановские последователи добрались даже до Лондона. 

Головин, в отличие от других южинцев, практически всю жизнь просидел в Москве – за исключением краткого периода жизни в Питере, в качестве бойфренда Кати «с Благодатной» – некогда подруги Степанова, а затем Джемаля. Позже Катя, узнав о Раме, возгорелась желанием отправиться к нему в Бостон (где он жил после отъезда из СССР в 1991 году). По странному стечению обстоятельств, до Бостона она добралась, а до Рама – нет. Но это особая история, полная мистики и парадоксов. 

Головин многими считается парадоксальным гением, эрудитом и тонким артистом. Но мое мнение о нем ближе к мнению Аркадия Ровнера – еще одного старого южинца, издателя журнала «Гнозис» в Нью-Йорке и исследователя эзотерической традиции. Ровнер, знавший Головина не в пример лучше меня, считал того патологическим эгоцентриком, не способным выстраивать отношения на равных.

Лично мне пришлось видеть Головина в адекватном состоянии лишь однажды, когда тот пришел в гости к Джемалю в трезвом состоянии, и весь вечер мы общались без водки и прочих дел. Вообще, Джемаль и Головин – это два антагониста, связанные единой судьбой через женщин и соперничество за «метафизический статус», если так можно выразиться. Головин неоднократно отбивал у Джемаля женщин, включая любимую жену последнего Лену, мать их общего сына Орхана (погибшего в Африке в ходе журналистского расследования несколько лет назад). 

Сам Джемаль высоко отзывался о магических способностях Головина, несмотря на повальное либертарианство последнего, демонстративное язычество (ширк) и ядовитую язвительность в адрес «традиционалистских авторитетов», почитавшихся практически всеми южинцами, за исключением Адмирала (как звали Головина в узких кругах). Джемаль тоже отошел в последние годы жизни от геноновского традиционализма в пользу «доктрины финализма», близкую к апофатическому гнозису «тайных пророков», о которых можно найти упоминание в работах исламоведа Анри Корбена (так же критиковавшего Генона, но не за метафизическую, а за научную неадекватность). 

Дугин, которого можно назвать младоюжинцем, считал Джемаля и Головина своими главными учителями, но оба, при этом, никак не разделяли дугинских интерпретаций традиционализма, евразийства и оперативной геополитики. Как такое может быть? Это сложно объяснить людям со стороны, не знающим внутреннего дискурса Южинского кружка в его наиболее закрытой части. К настоящему времени только ленивый не отписался по поводу «дугинской неадекватности» и «южинских извращений», но это все напоминает известную сцену из книги П.Д. Успенского «В поисках чудесного», где Гурджиев говорит автору: «Вообразите, что мы сидим здесь и разговариваем о религиях, а горничная Маша слышит наш разговор. Она, конечно, понимает его по-своему и повторяет то, что ей понятно, швейцару Ивану. Швейцар Иван опять-таки понимает всё по-своему и повторяет то, что ему понятно, кучеру Петру, живущему за стенкой. Кучер Петр едет в деревню и пересказывает там то, что говорят городские господа. Как вы думаете, будет ли его рассказ хоть сколько-нибудь напоминать то, что говорим мы?» 

Оказавшись в 87 году в Южной Америке, я, совершенно случайно, вышел на последователей Мигеля Серрано, а позже познакомился и с ним самим. В этих людях, представлявших собой, в основном, выходцев из автохтонной индейской среды, а также в самом мэтре, меня поразила, прежде всего, бешеная эклектика их мировоззрения, представлявшая собой, образно говоря, некий микс дискурсов из «Утра магов» Повеля-Бержье и книг Кастанеды. Но я быстро сообразил, что так работает латиноамериканская ментальность в целом, и произведения того же Борхеса мне стали более понятны. 

Я познакомил с текстами Серрано Дугина, и после этого тот как бы обрел новые крылья, преодолев в себе (как мне кажется) догматизм «академического традиционализма» в пользу «инициатической фантазии миннезингеров». Кстати, таким миннезингером считал себя и сам Серрано, разработавший доктрину сурдизма (ориентация на Южный полюс в пику Северного полюса классического нордизма), индейского вотанизма и космической алхимии на базе автохтонных магических практик. Обо всем этом я пишу в своей книге «Белый снег Колумбии». 

В целом, латиноамериканский сюр мне во многом напомнил русский авангард, ментальность латиносов (в широком смысле) очень напоминает ментальность русских людей (тоже в широком смысле). Вообще, Латинская Америка, как макрокультурное пространство, сродни Русской Евразии, и Дугина, в известном смысле, можно было бы назвать «русским Серрано» – политическим авангардистом, апеллирующим к стихии паракультурного бессознательного широких антропных пластов. 

В этом я еще раз убедился, прочитав книгу бразильского автора Эдуарду Вивейруша ди Кастру «Каннибальские метафизики», где идет массированный накат на западную антропологическую и, в целом, научную традицию с позиций ментальности населения «культурной периферии Запада». Посыл Кастру – переработать («каннибализировать») западную метафизику (как символ гнозиса евроколонизаторов) в пользу магии «локальных множеств» (т.е. неевропейских народов). В сущности, как мне представляется, формой такой каннибальской метафизики является и популярное сегодня неоевразийство. Не случайно Дугин посвятил книге ди Кастру специальную лекцию. 

Думаю, метафизика халифата Джемаля имеет примерно такую же природу – полное отрицание глобализаторской суггестии Запада в целях духовной эмансипации Востока (не в географическом смысле последнего, разумеется). Полагаю, китайские товарищи еще не успели ознакомиться с трудами великого бразильца, но Дугин, как апологет каннибализации Запада, уже получил титул старшего научного сотрудника Фуданьского университета (Шанхай), входящего в топ 100 лучших университетов мира.

4. С чем, по Вашему мнению, связан тот факт, что многие представители мистической богемы, способные видеть за рамками парадигм, пускаются во все тяжкие и становятся ангажированы разного рода одиозными и обскурантистскими течениями? 

В мистической богеме всегда было много людей с парадоксальным сознанием, тяготеющих к жесткому троллингу обывателя. Тут я вижу нечто схожее с юродством, апеллирующим к скандальным жестам с идейной подкладкой. Например, последователи мистического суфийского ордена Каландарийя намеренно вели себя на публике вызывающе, демонстративно нарушали общественные приличия, богохульствовали. И все для того, чтобы утвердиться в ценностях «не от мира сего», неведомых людям с плоским сознанием гиликов-мещан (фарисеев и саддукеев в новозаветной терминологии). Ну а формы троллинга часто зависят от текущей культурной конъюнктуры. Например, известный венесуэльский террорист левого толка Карлос «Шакал», неожиданно для всех, принял ислам, блестящий немецкий юрист Хорст Малер, основатель Фракции Красной Армии, из идейного коммуниста превратился в апологета национал-социализма, а лидер итальянских Красных бригад Ренато Курчо, напротив, начинал как активист молодежного фашистского движения. Романтика антигероя – известная тема. Вспомним того же лермонтовского Печорина! В наше лихое время «конца истории» молодые печорины отстреливают из помповых ружей одноклассников, отрезают головы «неверным». Ибо всякий условный антигерой – это, прежде всего, антигуманист, для которого официоз гуманистической политкорректности представляется оскорбляющим его личное экзистенциальное достоинство безблагодатным филистерством. Классическим антигероем в современной западной культуре является Алистер Кроули, открыто объявивший себя сатанистом и поставившим прихоти собственной воли выше интересов общественного блага.

5. Поскольку Вы представляете школу Р. М. Тамма, было бы опрометчиво не затронуть его учение – нуль-философию. В ней ключевое место занимает интуиция, которую он описывает как «сновидение во время бодрствования» или «склонность к психозу того или иного вида». Задача познающего состоит в построении собственного интуитивно-гипотетического подхода. Какова сущность интуиции и как различается интуиция бодрствования, сна, глубокого сна и турия? Насколько она состоятельна как опора? Как разрешать проблемы интуитивного познания, связанные с недостатком основательности, невозможностью проверки, возможной латентной ошибочностью, отсутствием грани между видением реальности и солипсическим фантазированием, отчего легко впасть в интуитивный делирий? 

Как мне подсказывает моя интуиция, ваш вопрос продиктован желанием бодрствующего субъекта (эго, вайшванара). Природа бодрствующего субъекта такова, что он всегда стремится определить четкие (рациональные) параметры для оценки валидности интуиций, присущих субъектам иных состояний – сна (авто, тайджаса), глубокого сна (психе, праджня) и четвертого состояния (пневма, атман). На мой взгляд, магическая природа реальности такова, что никакие рационалистические упрощения здесь удовлетворительного ответа дать не могут. Ибо любой формальный ответ «эго» снова поставит под вопрос», и так до бесконечности. То же самое касается оценки различных уровней интуиции с позиции субъектов иных состояний. Интуиция – это и есть «психоз» (проявление психе), характер которого зависит от шизо-паранояльного баланса личности. 

Если человек хочет быть адекватным некой «традиции» (как суммы мнений внешних авторитетов), то это подрывает его собственную, аутентичную интуицию «от века». Не имея же в себе сил доверять самому себе, он уподобляется бойцу, выходящему на поединок без четкой воли к победе. Отсюда – ключевая роль автосуггестии, о которой говорил Р.М. Тамм. При этом он считал, что истинный гуру не связывает интуицию человека собственной суггестией, но лишь помогает на начальных этапах обучения обрести последнему веру в себя. Человек, не доверяющий механизмам автосуггестии – не меньший психотик, чем человек им доверяющий, просто мы имеем дело с разными психотипами. Для меня критерием человеческой адекватности является уравновешенный тип личности, позитивно воспринимаемый большинством окружения, не вызывающий подозрений в моральной нечистоплотности. 

Процесс постижения интуитивных «стоянок» (араб. макама) я бы сравнил с процессом подъема альпиниста на скалу. С одной стороны, ему требуется серьезная страховка для каждого шага – надежно вбитые крючья, прочный трос, хорошие карабины… С другой стороны, на скале, с ее природными дефектами, никогда нельзя добиться стопроцентной страховки, всегда существует опасность срыва. Поэтому чем дольше альпинист страхуется, тем больше он теряет время, а это значит, что, фундаментально перестраховываясь, он не успеет засветло добраться до цели и вообще останется ночевать на скале в подвешенном состоянии, которое однозначно чревато срывом от долгосрочного зависания на одном месте.

6. В нуль-философии интуиция коррелирует с пустотой. Пустота задает баланс и рассматривается как неопределимое внесуггестивное состояние, из которого витиеватым путем (из турия через глубокий сон, сон и бодрствование) манифестирует судьба и в котором, следуя в обратном направлении, достигается освобождение. Структурно схожую концепцию можно обнаружить в герметической каббале, где из ничто, бесконечности и иллюминирующего хаоса через миры ацилут, брия, йецира и ассия проявляется бытие, а путь адепта пролегает в обратном направлении и требует восхождения от проявленных планов к ничто или айн. Как Вы считаете, может ли этот культ пустоты выступать культурной интерпретацией, мистификацией, сакрализацией и формой замещения гомеостаза? Смысл гомеостаза понятен для внешних планов – он обеспечивает контроль, стабилизацию и согласованное функционирование живой системы в состоянии развития, а какой смысл в переносе этого процесса на внутренние планы, кроме психотерапевтического?

Для начала опять приведем пример из мира искусства. Как известно, у древних рисовальщиков не было непосредственного изображения пространства, времени и перспективы в нашем смысле этих понятий. Они могли изобразить объект сразу с нескольких сторон, или же одно и то же действующее лицо представить одновременно участником разных жанровых сцен. Соответственно, мы не считываем такие, с позволения сказать, картинки так, как это делали современники их авторов. То же самое с мистическими трактатами. Их авторы, описывая разные состояния сознания, не делали формальной разницы между субъектами этих состояний, выстраивая все повествование в «одномерную линию». Отсюда – множество логических нестыковок, вызывающих у современных исследователей когнитивный диссонанс или желание дополнить архаичные сюжеты поясняющими комментариями. В принципе, такие комментарии и пояснения зачастую делались, и неоднократно, уже древними переписчиками оригинальных текстов, что еще больше усугубляет картину «мистического тумана» вокруг соответствующих сюжетов. 

Вопрос с пустотой подобен вопросу с нулем. Для человека, далекого от математики, вовсе не очевидна центральная роль нуля в высокоточных исчислениях. А ведь майя, владевшие концепцией нуля, построили астрономическую систему, на порядок превышавшую точность систем, не знавших нуля астрономов Старого света. Так и с пустотой. Одно дело – утилитарные представления о пустоте как о «пустом пространстве», другое – как о метафизической фигуре с определенными коннотациями. Например, философия мадхьямики выделяет двадцать два модуса пустоты, которые, с точки зрения плоского рационализма, выглядят как пустая (!) риторика. Но для инициированных в систему адептов это уже «субституты суггестивных команд», посредством которых происходит регулирование – говоря Вашими словами – «внутреннего гомеостаза». Но насколько «внутреннее» является, на самом деле, внутренним, а «внешнее» – внешним? Тут мы снова обращаемся к теме разворачивающейся дискуссии между мистиками и аналитиками, метафизиками и физиками, причем сегодня прогрессивные физики являются, подчас, бОльшими мистиками, чем ретроградные метафизики, погрязшие в формализме до-римановской гематрии.

7. Хотелось бы перейти к вопросам экзистенциально-трансцендентального характера. Человек попадает в реальность в состоянии беспомощности и дезориентации. Он не знает кто он, откуда, куда и зачем он идет. Он ограничен и не знает, что делать. Закрыть эти вопросы, сосредоточившись на выживании в сложившемся порядке существования, переключившись на удовлетворение биологических и социальных инстинктов, очень простое решение, но в абсолютном разрезе – не такое уж и удовлетворительное – по крайней мере для метафизически-ориентированных индивидуальностей. У Вас есть многолетний опыт постижения реальности через различные системы, практики, связи. С высот этого опыта хотелось бы попробовать обрисовать общую картину – что делать человеку, попавшему в этот мир, исходя из понимания искусства и практики жизни на пределе ее возможностей? Что является центром, осью, смыслом практики? За что наиболее эффективно браться – какой подход выстраивать, что пробовать, учитывая то, что все люди разные, подходов и систем много, не все из них равноценны и т.д.? Если представить горизонт искусства и практики жизни, над чем оптимально работать? Можно ли выстроить некую общую схему, разбить на ступени?

Если говорить о схемах, то я исхожу из наличия трех основных типов человека, которые в гностической коннотации следующие: гилик (человек материальный), психик (человек душевный) и пневматик (человек духовный). Эти три типа, в моем понимании, соответствуют трем состояниям сознания, где фиксируются центры мотивации каждого из них: бодрствование (гилик), сновидение (психик) и глубокий сон (пневматик). 

Иначе говоря, гилики живут мотивациями опыта бодрствования, они исповедуют «истину» этого состояния. Психики живут мотивациями, укорененными в сновидениях (мечты, фантазии), они исповедуют «истину» сновидений. Мотивации пневматика исходят из «истины» глубокого сна (полнота бытия). Соответственно протекает и процесс познания у этих типов, каждый трактует реальность со своей колокольни. 

Гилики рассуждают с точки зрения позитивных терминов теории бодрствования, психики – негативных терминов гипотезы сна, пневматики – нуль-терминов адвайты глубокого сна. Чисто умозрительно восточная философия выделяет еще четвертое состояние (санскр. турия), представляющее собой синтез трех предыдущих. По словам моего гуру, оно достижимо лишь для продвинутых пневматиков, способных преодолеть магию глубокого сна и реализовать недвойственность полноты-пустоты.

Поэтому, с моей точки зрения, важно определить свой тип и свои возможности в этом мире. Сделать это самостоятельно или с помощью других – вопрос индивидуальный, как у кого карта ляжет. Надо сказать, что гилики воспринимают психиков как «идеалистов», а дискурса пневматиков для них вообще не существует (это для них в лучшем случае «шарлатанство»). Для психиков открыты возможности движения в сторону гиликов или пневматиков – вопрос в том, под какое влияние они попадут. В одном случае они увидят сон, что они гилики, в другом – что они пневматики. Пневматик «ровно дышит» в отношении других типов, понимая их ограниченность. Да и мотиваций к просвещению «инородцев» (в смысле представителей иных типов) у него нет (разве что гуру даст послушание).

8. Стремление постижения всего в его исчерпывающем виде зачастую подводит человека к состоянию недвойственности, которое венчает вершины многих спиритуальных доктрин. Мыслительная деятельность на этом плане сталкивается с абсурдом. А что, собственно, дальше или это тупик? Как трансцендировать адвайту? Есть ли за ней путь, смысл, новая специфика?

Исходя из всего мной вышесказанного, отмечу, что «адвайты» у гиликов, психиков и пневматиков – совершенно разные. У гиликов это чисто теоретическая адвайта, которая, по законам «многоканальной» логики опыта бодрствующего состояния, реально (т.е. как непротиворечивое единство) существовать не может. Отсюда и когнитивный диссонанс! У психиков адвайта существует как чистая идея, и в этом смысле она менее противоречива, резкого когнитивного диссонанса не вызывает, но все равно с чем-то ассоциируется (т.е. не является полной адвайтой по существу). Адвайта пневматика – это адвайта глубокого сна, интуиция цельности бытия. До финальной адвайты четвертого состояния (недвойственность полноты-пустоты, нуля-единицы) им остается лишь «один шаг». 

Пути к реализации адвайты – это и есть раджа-йога (четыре высшие ступени аштанга-йоги Патанджали, если говорить конкретно). В других культурах это может называться по-другому. Но суть одна: техника глубинного созерцания, автосуггестивный трансфер личного мотивационного центра из одних «локаций мозга» (говоря словами гиликов) в другие.

9. Чем и как измерять метафизическую реализацию в самом общем виде? Путей и систем множество, критериев масса, но какая перспектива в плане результатов и этапов валидна, учитывая тонкость специфики, в которой каждая собака – Будда? Чего нужно добиться реализованному адепту? 

Ну это как спросить «чем измеряется адекватность Творца»? Как правило, все выдвигаемые критерии на поверку оказываются фейком, иначе человечество давно бы выработало «строго научную шкалу», которую при желании всегда можно однозначно верифицировать. Муки творчества потому и «муки», что нет критериев гениальности, и даже посмертный успех не вечен. Ведь идол кумира могут снести и через тысячу, и через две тысячи лет после его воздвижения. С моей точки зрения критерием метафизической реализации может быть только интуиция. 

Что человеку гарантирует, что он – это истинный он, а не вселившаяся в его тело инородная лярва, захватившая сознание и нервную систему? Только интуиция самоадекватности! Так и здесь. Правда, можно назвать ряд косвенных критериев, относительно которых существует известный межкультурный консенсус. Здесь первым пунктом я поставлю цитату одного моего индийского друга: «Настоящий гуру (читай «реализованный адепт») по ученикам других гуру не бегает». Почему? Потому что у него уже есть ответы на все метафизические вопросы. Научные вопросы – это другое дело, ибо тут речь идет о прикладных дисциплинах и формальной информированности, тогда как «метафизика» – это уже «постнаука», образно говоря. 

У джайнов есть представление о «кевала-джняне», или «высшем гнозисе», который передается мастером не через объяснения, а просто излучением тела в состоянии глубокого транса, в течение которого он переживает состояние самадхи (адвайты). Это и есть «учение без слов», о котором говорил мой гуру. Попав в поле такого нуль-излучения (кевала-джняны) мастера, у человека, если он готов, включится соответствующая интуиция, он поймет природу своего гештальта и найдет пути к его закрытию. А если не готов – это его проблема. Тогда он продолжит свое путешествие по другим гуру.

Для достижения кевала-джняны человек должен обрести полную целостность. Как это сделать? Самый простой способ – каждый день сидеть по часу совершенно неподвижно, с вертикальным позвоночником и полностью расслабленным телом, медленно и равномерно дыша, привязав все свое внимание к вдохам и выдохам. Через 10 тысяч часов такой практики результат будет почти гарантирован. А в промежутках можно читать книги и обсуждать соответствующий дискурс, чтобы поддерживать мотивацию для подобной практики. Классический темный ретрит позволяет набрать эти 10 тысяч часов за 3 года, 3 месяца и 3 дня. Если же жить обычной жизнью, то на все про все может уйти и 20, и 40 лет. А для кого-то и больше, причем без гарантированного результата. Но это, если речь идет о серьезной мистике и серьезных, «безжалостных» просветлениях в духе memento mori.

10. Напрашивается вопрос о человеке, убежденном в том, что он ответил себе на все метафизические вопросы. Сформировать в себе подобную убежденность легко, но не есть ли это бегство от метафизики, констатация поражения и распада всякого вопрошания, следствие ограниченности и бессилия в ситуации трансцендентного тупика? Можно ли в принципе ответить на все метафизические вопросы, то есть пережить все метафизические опыты? Возможна ли и валидна ли метафизика – «то, что идет после физики» – в завершенном смысле?

Опыт адвайты предполагает, что человек постиг высшее единство, после которого любое «развитие» – путь вниз. Вроде того, как с вершины горы все тропы ведут в долину. Средств «объективного контроля» в этом случае не существует, отсюда – риск любого гуру прослыть шарлатаном. Но таковы правила игры. Иначе бы давно существовали неоспоримые руководства к личностному развитию, со всеми нюансами. Что касается самопознания – то здесь такая же история. Люди, нащупавшие «нить Ариадны», обычно об этом помалкивают. По крайней мере, не стремятся кого-то загрузить своими откровениями. Страшно далеки они от народа!

11. Ваше видение начала начал или «универсального ключа», с которого начинается реальность?

Для меня вопрос «начала начал», как проблема вышеуказанного рационализма, тоже является сугубо профаническим. Но только не с точки зрения позитивной науки, а с позиций апофатической мистики, если угодно. Если исходить из принципа «предвечности» Творца, то любое «начало» является продуктом творения, как и бытие в целом. Отсюда, Творец не-сущ, его «не существует» в апофатическом смысле, а вопрос о «начале начал» продиктован ограниченной (смертной) природой тварного ума. Ответ же на вопрос о «природе вещей» может дать состояние мистического транса недвойственности, в котором условные «энергии предвечности» становятся интуитивно доступными. 

Приведу пример из собственного опыта. Однажды мне приснилась Солнечная система, даже точнее – своеобразная мультипликация того, как она работает: тут планеты просто крутились вокруг Солнца, а спутники – вокруг планет. Но неожиданно эта картина стала странным образом трансформироваться, на всех своих участках одновременно, и превратилась в золотую статуэтку птицы с человеческим лицом. И я понял, что эта птица выражает собой, во всех «математически точных параметрах», структуру Солнечной системы, и возможен обратный переход от неподвижной птицы к сложной динамике планетарных вращений вокруг общего центра. Ключом же к такому «включению» является память о том, что данная трансформация имела место, и вы лично – ее прямой свидетель. Вы можете не помнить, как конкретно система трансформировалась в птицу, но вы непосредственный свидетель этой трансформации и помните об этом факте. 

Позже я увидел еще один знаковый сон. Накануне вечером я рассматривал фотографии нашей дачи, а перед тем, как выключить компьютер, мне на глаза попался клип Пинк Флойда про свинью над лондонской электростанцией. Ночью же мне снится та самая местность, где расположена наша дача, а потом, через целую серию приключений, я оказываюсь в хлеву со свиньей, после чего просыпаюсь. И понимаю, что всю сновидную серию определили две картинки: дача на взморье и свинья Пинк Флойда – точка А на входе и точка Б на выходе. Но кто выстроил весь художественный нарратив между дачей и свиньей, между А и Б? Я сам (внутренний режиссер) или какая-то сила извне? 

Главное, что я понял, так это фундаментальный закон всякого сновидения: между любыми совершенно случайными фигурами или явлениями всегда может быть выстроена логическая (в духе логики воображения) связь. То же самое касается концепций, представлений, дискурсов и т.д. Как между птицей и Солнечной системой. И эти связи выстраиваются не последовательно, шаг за шагом, а одновременно, как в компьютерной графике одно лицо меняется на другое. Но трансформируются не только визуальные параметры, но и все остальные, включая когнитивные. И кто здесь является режиссером? Тат твам аси!

12. Вы сталкивались с таким проживанием/переживанием/пониманием, которое несовместимо с природой человека? Как с ним работать? Например, осознание себя мельчайшей и ничего не значащей крупицей универсума, а своих трудов – как никчемных потугов в паутине иллюзорности, способно деморализовать, обессмысливать и ничтожить внутренне, что в той или иной мере вредит здоровью. Имеет ли смысл понимать больше, когда это чревато?

Есть такая практика – путь самоуничижения. Он особенно характерен для православных женщин, обожающих говорить об опасности гордыни. Думаю, что такая психология – следствие каких-то неизжитых травм, по большей части инфантильных. Впрочем, инфантилизация взрослого человека, с перспективой его дальнейшей травматической идиотизации, тоже возможна. Советская культура – хороший тому пример. Ее последствия до сих пор ощущаются на всем постсоветском пространстве: неуверенность в себе как личности, страх перед системой и ее авторитетами. 

Другой вопрос – на что человек в своей жизни претендует? Важно ли ему признание общества или не важно? Вот Григорию Перельману, к примеру, это не важно, и даже американские карьерные математики сказали: «Этот русский, который отказался от миллиона, на самом деле крутой чувак!» Ван Гог тоже при жизни ни цента не заработал, жил на содержании брата. Этими примерами я хочу сказать, что человек, охваченный творческим драйвом, как бы не от мира сего, он не заботится о завтрашнем дне, и в этом схож с гностиками-философами. Я, как старый хиппи, тоже близок к идеалам асоциальности, но не столько анархической, сколько богемной. Для богемы «ядовитое понимание» – норма жизни, но оно купируется инспирациями креативности. И далеко не каждый готов поменять креативность на адекватность.

13. Есть ли в вашей картине мира какой-то специфический образ или тезис о реальности, который является вашим фундаментальным открытием, не имеющим явных аналогов в уже существующих картинах мира?

Моим уникальным открытием было переживание собственной субъектности как божественного центра мира, но потом я понял, что такой опыт доступен и другим людям. Отсюда следует мой тезис о том, что в мире нет ничего такого, что не являлось бы, в силу единства реальности, частью меня самого, и, соответственно, «все мое – интегральная часть других». Но это не ведет меня к отчуждению от собственной фундаментальной субъектности, истинность которой доказывается не метафизическим формализмом, а безусловным физическим опытом.

14. Возможно ли конструктивно сочетать рациональное и иррациональное начало?

Еще совсем недавно казалось, что человечество твердо идет путем прогрессирующей рационализации и прагматизации, чему самое яркое свидетельство – искусственный интеллект (ИИ), стремительно ворвавшийся в современную жизнь. Но спросим себя: до какой степени гомо сапиенс может рационализироваться? И что это должно практически означать? Компьютеры давно научились обыгрывать человека в шахматы, го и другие интеллектуальные игры. Сегодня ИИ ставит под вопрос адекватность целой линейки профессий, требующих изрядного наличия серого вещества, в том числе ставя под вопрос специальности программистов, бухгалтеров, юристов, менеджеров… Значит ли это, что человек достиг пика своих умственных способностей, – подобно тому, как цифровые изображения достигли предела восприимчивости сетчатки глаза, и дальнейшее стремление к их ясности посредством наращивания количества пикселей становится бессмысленным?

Но это – лишь одна сторона медали. На другой ее стороне мы видим, как представители образованных слов среднего и высшего класса все больше обращаются к разного рода мистическим практикам – гаданию, психоделическим трипам и шаманистическим сессиям по изменению сознания. Также весьма популярны дорогостоящие курсы по обретению т.н. «осознанности», позволяющей усилить свои конкурентные преимущества в деловой и общественной жизни посредством особых приемов НЛП.

Получается странная аберрация: по мере того, как ИИ вытесняет человеческое рацио из процесса общественного производства, сами люди начинают впадать в раж иррационализма, недоступного машинному «пониманию». Объяснить феноменологию этого явления в двух словах не получится, недаром в наше время получила бурное развитие такая новая научная дисциплина, как культурная антропология, смыкающаяся в некоторых своих реперных точках с антропологией физической. Причем культурная антропология, в ее авангардистских вариантах, уже ставит под вопрос не только традиционную западную культурологию как продукт имперско-колониалистского сознания, но и всю западную академическую науку в целом – на тех же самых основаниях. 

Не трудно увидеть, что новая антропология претендует на роль своеобразной мировой религии, проясняющей, на базе накопленного человечеством знания, вопросы происхождения гомо сапиенса и универсальной культурной традиции. Одной из главных задач новой антропологии является сведение к общему знаменателю принципов научного познания (эпистемы) и мистической интуиции (гнозиса). Задачи такого рода ставились уже ранними представителями движения Нью Эйдж, стремившимися к научной интерпретации религиозно-мистических феноменов. В этой же парадигме разработана Нуль-Гипотеза-Теория Михаэля Тамма.

Мои собственные исследования также вплотную касаются данной темы, непосредственно отражаемой в последних книгах: «Эволюционный гуманизм», «Тайна черного мурти», «Небесный человек и его субъектность», «Пуруша-йога, или религия чистого космоса». Причем, в своих тестах я стараюсь сочетать теоретические изыскания с описаниями мистических практик, непосредственно опробованных (исихийя, хатха- и раджа-йога, цигун, дзадзэн, нэйдань и др.).

Владимир Видеманн, 2021.

Работа над вопросами: Евгений Руцкий.